Время и человек
Не жизнь такая - мы такие...
« – …Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая…
– Аппаратура! – подсказал клетчатый.
– Совершенно верно, благодарю, – медленно говорил маг тяжёлым басом, – сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?
– Да, это важнейший вопрос, сударь…»
Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита»
Когда узнаёшь историю Отечества, родного края не по героическим антологиям, а погружаясь в детали былых острых газетных публикаций и вникая в рассказы старожилов, быстро приходишь к выводу, что неважно какой очередной политический сезон на дворе, основное неизменно – люди.
Ярким опровержением расхожей присказки «Не мы такие – жизнь такая», могут послужить воспоминания Владимира Павловича Пименова. Я с ним познакомился после торжественного захоронения его родного брата Петра Павловича Пименова, пропавшего без вести на фронтах Великой Отечественной в июне 1942 года и останки которого были найдены одним из отрядов поисковой экспедиции «Долина» в лесах под Новгородом в июле 2011-го. Владимир Павлович рассказал всего несколько, не связанных между собой, эпизодов, всплывших в его памяти, но они, словно световые вспышки, заставляют известные каждому события отбрасывать тени, делая прошлое объёмным.
БРАТЬЯ
- Мать выделяла Петра из всех нас. Я 1930 года рождения, а он – с 1914-го. Перед войной Пётр отслужил в бронетанковых войсках, вернулся отличным специалистом-технарём, золотые руки. В леспромхозе, куда устроился работать, его сразу оценили по достоинству. Женился, ушёл в свой дом, воспитывал перед войной двух дочерей.
Мы жили тогда на улице Первая Рудники, сейчас улица Дзержинского (одной стороной выходит на улицу Ст.Разина в районе «сенного» магазина, а вторым концом пересекает ул. Труда и упирается в район «шаробойки»). Помнится также узкоколейка шла вдоль Устимского пруда на Гремячево и на Серебрянку. По ней дрова-«метровки» возили паровозами, мы заготавливали. Так как в теплушках места сроду не хватало, мы ездили сверху на вагонах, на самих штабелях дров, а это порядочная высота. И вот однажды на десятом километре что-то не так пошло, наш вагон на разъезде стал сильно крениться, того и гляди опрокинется. Мать, понятное дело, даже среагировать не сумела, я же с такой высоты сиганул и угодил прямой пяткой на рельс, повредил ногу. Машинист, видимо, вовремя спохватился и успел затормозить – вагон не опрокинулся, слава богу, но вот помню тот случай до сих пор.
Пётр был замечательным человеком, к нему любил ходить в гости Михаил, это ещё один наш брат, он был старше меня на два года – отличник, умница, учился в старой школе №7 (возле завода двухэтажное здание, впоследствии там размещался РЭП). Если Михаил тянулся к Петру, то я тянулся к Михаилу. Для меня была настоящая трагедия, когда Миша погиб в 1940 году. Он, как это часто бывало, возвращался от Петра, но не дошёл до дома метров двести – рухнул замертво. Врачи сказали – солнечный удар. Но позднее выяснилось, что в районе «сенного» магазина известный на всю округу хулиган огрел Мишу палкой по голове, в результате чего скорее всего случилось кровоизлияние в мозг. Хоронили брата всей школой, со знамёнами.
ЧУЖИЕ СРЕДИ СВОИХ
- Петра пытались забрать на фронт сразу же в 1941 году, но его отстаивал как незаменимого специалиста начальник леспромхоза. В 1942 году, когда пришла очередная повестка, начальника на месте не оказалось. А тогда быстро дела делали. Вечером повестка, утром – в дорогу. Я плохо помню, как Петра провожали. Ушёл он, и… не вернулся.
…А мы остались, значит. На крыше термического цеха металлургического завода появились четыре зенитки – стреляли по пролетающим бомбить Горьковские предприятия вражеским самолётам. Кулебаки почему-то не бомбили. Правда, зажигательные бомбы сбрасывали, был случай - сбросили сразу 14 «зажигалок», некоторые упали в пруд, но одна из них угодила точно в магазин «Ударный».
Всё в том же 1942 году как-то приходит домой мама и говорит, чтобы на улицу носа не казали – кругом милицейское оцепление, даже у нас во дворе милиция. Соседский дом окружили, и вскоре стало ясно зачем.
-Нашли! – донеслись крики с улицы. – Он в подполе прятался!
Оказывается, сосед дезертировал. Сегодня много рассказывают, как тогда не церемонились ни с кем, особенно «по законам военного времени». Но соседа никто не расстрелял, а отправили его в штрафную роту, откуда он уже через полгода по какой-то причине, не знаю, вернулся в Кулебаки и устроился в прямом смысле этого слова на хлебную должность – хлебопекарем при лазарете, что размещался тогда в школе №10.
Дезертиры многие прятались по лесам, сбивались в банды. Жрать им было нечего, они на мирное население нападали. У моей сестры такие вот сволочи в голодный год полмешка картошки отняли. Одна была управа на них – наш знаменитый милиционер Василий Сергеевич Юдин. Этот один их не боялся и вылавливал по лесным чащобам.
Пока одни с фашистами и бандитами бились, другие в тылу по тёплым норам прятались. Был у меня один дальний родственник, здоровый мужик, никакой брони ему не полагалось. Но скользкий он был, хитрый, свёл близкую дружбу с военкомом, начальником милиции. Всю войну они чайниками спирт лакали и ни одной им и их собутыльникам повесточки. Стыд совсем потеряли, к фронтовичкам захаживали.
Так-то вот. Кто воевал, а кто пьянствовал и шкодничал.
ДРУЗЬЯ-«БАНДЕРОВЦЫ»
- Сам я в армии служил с 1950 по 1954 год. Помнится, в Дзержинск когда нас привезли, там тоже медкомиссия была, и у одного парнишки чего-то нашли, отправили его домой – вы не представляете как он плакал. Не то слово – ревел. Отношение к службе не в пример сегодняшнему было.
Служил в Латвии в авиационной части. Моими лучшими армейскими друзьями стали там парни с Западной Украины – Иосиф Хай и Михаил Баховский. Мишка весёлый товарищ был, не соскучишься, артист прямо. Однажды, чтобы не угодить на гауптвахту, он воспользовался моим советом и претворился, будто у него воспаление аппендицита. Кто знал, что у него его вырежут на самом деле – и смех и грех.
Но сегодня чаще вспоминается другой случай. Как-то проходил мимо нас один сослуживец и бросил моим друзьям презрительно:
- А! Бандеровцы недобитые!
Иосиф отреагировал как полагается – если бы я не вмешался, досталось бы «москалю».
- Ты бы прежде чем такое вякать - говорю ему, - чертежи свои оставил, чтобы тебя потом собрать могли.
Всякое сравнение с бандеровцами мои друзья безусловно воспринимали тогда как оскорбление.
ИМЕНЕМ РЕВОЛЮЦИИ
- Мой тесть, Михаил Васильевич Тумаков, в Первую Мировую служил матросом на крейсере Балтийского флота. Когда в 1917 году в России случилось то, что случилось, крейсер находился в шведском порту, и команде предложили домой не возвращаться, переждать. Команда ответила отказом и направила крейсер прямиком в революционный Кронштадт со всеми вытекающими оттуда последствиями. Михаил Васильевич угодил в самую гущу исторических событий и мог многое бы рассказать от первого лица – и рассказывал – да вот я многое из этого, в том числе название крейсера, к сожалению, не помню.
Михаил Васильевич Тумаков
В последствии тесть проживал в Костромской области, в деревеньке на 18 дворов, где трудился в какой-то местной бригаде, и всё было хорошо. Но вот грянула хрущёвская перестройка, стали в народном хозяйстве всё «реформировать», затеяли и на селе провести «укрупнение». Какой урон нанесли тогда сельскому хозяйству и сколько появилось в России заброшенных деревень, это ещё учёные должны подсчитать и рассказать в учебниках.
Остался тесть с супругой (правильнее сказать - старик со старухой) в своей деревне совсем одни, как на хуторе. Я очень любил к ним приезжать летом. Дивный край, тишина, речка рядом. Ближайший «укрупнённый» колхоз в пяти километрах. Зимой дорогу начисто снегом заметало. Жили старики своим хозяйством, полностью самостоятельно, пасеку завели. Я, когда приезжал, помогал накосить им сена. Поскольку лугов там хороших не было, выкашивали по лесу, что, сами понимаете, непросто.
И вот как-то зимой присылает тесть письмо, в котором жалуется, что приехали с колхоза и «раскулачили» их, забрав всё запасённое на зиму сено – ни травинки не оставили. А я прекрасно знал тех колхозников и бригадира их, познакомился там на месте – большие были любители повалять дурака.
У меня от такой несправедливости аж всё взыграло. Я написал письмо в газету «Известия», рассказал о самом настоящем разбое. Однако редакция газеты «стала разбираться» по известной методе – перенаправили письмо к нам в область, начальство из области перенаправило письмо к нам в район. Ну, а из райисполкома пришёл официальный ответ, честь по чести – всё нормально, мол, всё по закону.
Потом, уже в брежневские времена, костромские краеведы разузнали, что в глуши живёт бывший революционный матрос Михаил Тумаков, стали его по школам возить на торжественное вручение пионерских галстуков, стали просить рассказать что-нибудь из кронштадтских будней. Он мне признавался, что через себя переступать приходилось. Как ему рассказывать, когда «народная власть» разогнала, разорила сначала его родную деревеньку, а потом ограбила, унизила на старости лет.
P.S. Нет, не жизнь такая – мы такие.
Сергей Колобаев, 2014 г.
Фото автора и из семейного альбома В.П. Пименова
